Тень кипариса: история отраженной мести

Шесть лет. Не такой уж большой срок, если мерить его вечностью. Но для человеческой души, растерзанной предательством, это целая эпоха. Эпоха, которую я, Алиса, прожила как в тумане, где каждый день был похож на предыдущий, окрашенный в оттенки пепла и тихой, нескончаемой боли.

Все рухнуло в один вечер. Тот самый, когда я, сияя от счастья, примеряла в салоне подвенечное платье. Белое, воздушное, расшитое жемчугом, как слезами. Моя младшая сестра, Екатерина, была со мной. Она крутилась вокруг, поправляла шлейф, и в ее глазах я читала не сестринскую радость, а странный, холодный блеск, который тогда приняла за восторг. Как же я ошибалась.

«Ты просто создана для него, Аля», — говорила она, а сама в это время уже писала смс моему жениху. Максиму. Человеку, чье имя было синонимом успеха в нашем городе. Его состояние, его связи, его уверенность — все это ослепляло. Но я любила не его миллионы. Я любила того человека, который прятался за этим блестящим фасадом — ранимого, уставшего от одиночества мальчика, который искал в моих глазах не выгоду, а пристанище.

Мы познакомились не на гламурной вечеринке, а в библиотеке. Он искал редкое издание по архитектуре, я — материалы для диссертации. Мы просидели рядом три часа в полной тишине, а потом он, запинаясь, пригласил меня на чай. Это была любовь. Настоящая, как мне казалось.

А потом был тот вечер. Я зашла к нему без звонка, чтобы сделать сюрприз — украсить квартиру к нашему маленькому празднику. И застала их. В нашей с ним спальне. Екатерину и Максима. Они не просто целовались. Они лежали в нашей кровати, и на лице моей сестры было выражение такого триумфа, такой животной радости, что у меня перехватило дыхание.

«Алиса…» — попытался что-то сказать Максим, но Катя перебила его, с наслаждением растягивая слова: «Он просто не мог устоять, сестренка. Ты слишком… простая для него. А я умею дарить настоящие эмоции».

Я не кричала, не плакала. Я развернулась и вышла. Словно автомат, я собрала свои вещи из его квартиры, оставив на столе обручальное кольцо. А на следующий день села на поезд до Харькова. Мне нужно было бежать. Подальше от этого города, пропитанного ложью, от людей, чьи улыбки казались мне теперь масками. Я оставила все: свою работу, друзей, отца, который разрывался между двумя дочерьми. Оставила ту Алису, которая верила в добро, в честность, в святость родственных уз.

Харьков стал моим убежищем и моей тюрьмой. Я сняла маленькую квартиру на окраине, устроилась скромным научным сотрудником в университет. Жизнь свелась к маршруту «дом-работа-библиотека». Я сознательно выбрала одиночество. Оно было менее болезненным, чем риск нового предательства. По ночам я просыпалась от собственного крика, вспоминая ту картину: переплетенные тела, торжествующую улыбку сестры, беспомощное лицо Максима.

Я знала, что они поженились. Мама, с которой мы изредка говорили по телефону, сквозь слезы рассказывала об их шикарной свадьбе. Говорила, что папа не поехал. Это была маленькая капля утешения в море моего горя. Я следила за их жизнью украдкой, через социальные сети. Вот они на Мальдивах, вот Катя демонстрирует новое колье от Cartier, вот Максим покупает ей виллу в Италии. Они стали героями глянцевых журналов — идеальная пара, сливки общества. А я была лишь тенью, призраком их безупречной истории.

Шесть лет я потратила не только на то, чтобы зализать раны. Я училась заново. Училась быть сильной. Я защитила докторскую, написала книгу, которую, к удивлению, заметили в научных кругах. Мои исследования в области когнитивной психологии стали известны. Я научилась скрывать свою боль под маской холодной, безупречной интеллигентности. Но внутри все так же ныла пустота, которую не могли заполнить ни научные степени, ни признание.

И вот пришло известие. Умерла мама. Скорая помощь, тихий уход во сне. Мое сердце разорвалось от новой, свежей боли. Мама… Она всегда тайком пересылала мне деньги, звонила, когда папы не было дома, и шептала: «Доченька, я тебя люблю. Прости меня, что я не смогла их остановить». Я простила. Теперь ее не стало.

Похороны были назначены в Киеве. Я ехала в родной город с ощущением, что иду на эшафот. Я знала, что встречу их. И я должна была быть сильной. Не для них. Для мамы. Для папы, который за эти годы сгорбился и поседел.

Траурная церемония проходила в маленьком, уютном зале, том самом, где мы когда-то праздновали мои школьные выпускные. Воздух был густым от запаха хризантем и ладана. Я стояла рядом с гробом, держа отца за руку. Его пальцы были ледяными и безжизненными. Он смотрел на лицо жены, и в его глазах была такая тоска, что я готова была расплакаться.

И в этот момент дверь распахнулась. Они вошли. Как всегда, с опозданием, чтобы все обратили на них внимание. Екатерина, облаченная в черное платье от какого-то дизайнера, которое обтягивало ее фигуру как перчатка. На руке сверкал бриллиант невероятных размеров — тот самый, что я когда-то примерила в салоне, мечтая о своем счастье. И Максим. Постаревший, с новыми морщинами у глаз, но все такой же ухоженный и уверенный в себе. Он вел ее под руку, и это зрелище было таким кощунственным в день похорон матери, что у меня потемнело в глазах.

Они подошли к гробу, сделали вид, что прощаются, и затем их взоры упали на меня. Катя медленно подошла ко мне. Ее глаза, подведенные черным, скользнули по моему скромному черному костюму, по отсутствию украшений, по моим рукам, на которых не было обручального кольца.

— Алиса, — начала она сладким, пропитанным фальшью голосом, который был слышен в наступившей тишине. — Бедная моя сестренка. Как же тебе не везет. До сих пор одна, в твои-то тридцать восемь. А я… — она многозначительно посмотрела на свой бриллиант, а потом на Максима, — я получила все. И мужа, и деньги, и… осознанность. Теперь я понимаю, как важно делать правильный выбор.

Ее слова должны были ранить. Они должны были вогнать в меня нож и провернуть его. Шесть лет назад они бы смогли это сделать. Но сейчас что-то внутри меня затвердело. Я посмотрела на ее самодовольное лицо, на Максима, который смотрел в пол, явно чувствуя себя не в своей тарелке, на моего отца, в глазах которого плескалась беспомощная ярость.

И я улыбнулась. Не злобно, не истерично. Спокойно, почти с сочувствием. Эта улыбка, казалось, озадачила ее больше, чем любые крики.

— Милая Катя, — сказала я так же тихо, но мой голос, поставленный годами лекций, прозвучал на весь зал. — А ты уже знакома с моим женихом?

На ее лице появилось выражение глубочайшего изумления, смешанного с пренебрежением. Она, конечно, ожидала чего угодно, но не этого.

— Женихом? — она фыркнула. — О ком ты…

Я не дала ей договорить. Я медленно повернулась к высокому мужчине, который стоял в тени у дальней стены, почтительно и незаметно. Он наблюдал за всей сценой с самого начала. Я встретилась с ним взглядом и кивнула.

Он сделал шаг вперед, выходя из тени. Он был одет в строгий, идеально сидящий костюм, его лицо было серьезным и невероятно значительным. В зале прошелся шепот. Его знали. Все знали. Это был Арсений Петрович Яровой. Один из самых влиятельных людей в стране, владелец крупнейшего медиахолдинга, меценат, человек, чье состояние и влияние делали состояние Максима карманными деньгами. И он был моим женихом.

Он подошел ко мне и взял мою руку. Его прикосновение было твердым и надежным.

— Катя, — сказала я, глядя на сестру, лицо которой начало стремительно белеть, — позволь представить тебе Арсения. Мы встречаемся уже год. А позвал я его сегодня не случайно. — Я перевела взгляд на Максима, который смотрел на Арсения с немым ужасом. Его бизнес как раз зависел от одного из проектов холдинга Ярового.

Арсений кивнул, его взгляд был тяжелым и неумолимым, как приговор.

— Максим, — произнес он без всяких предисловий, и его бас, тихий и весомый, заставил вздрогнуть всех присутствующих. — Я получил сегодня утром весьма интересный отчет от моей службы безопасности. О финансовых махинациях вашей компании. О незаконных схемах вывода средств. О многом другом. Думаю, у правоохранительных органов появятся к вам серьезные вопросы. Уже сегодня днем.

Лицо Максима стало землистым. Он попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь хрип.

— А ты, Екатерина, — я снова посмотрела на сестру, — ты так гордилась своим «осознанным выбором». Наслаждайся им. Наслаждайся мужем, который к вечеру, скорее всего, будет арестован. Наслаждайся деньгами, которые заморозят по решению суда. Ты получила все, что хотела. А я… — я сжала руку Арсения, — я получила нечто большее. Я получила тихую гавань после шторма. Я получила уважение. И я получила ту самую осознанность, о которой ты так громко говоришь. Осознанность, что счастье не в бриллиантах и не в статусе. Оно в спокойствии души. В том, чтобы просыпаться рядом с человеком, который ценит тебя, а не твое отражение в чужих глазах.

Я повернулась к гробу матери. Слезы, наконец, выступили на моих глазах, но это были не слезы боли или обиды. Это были слезы прощания. Прощания с прошлым. С болью. С той Алисой, которая умерла шесть лет назад.

— Прости нас, мама, — прошептала я.

Арсений мягко взял меня под руку, и мы вышли из зала. Я не оглядывалась. Сзади стояла оглушительная тишина, которую прорезал лишь один, срывающийся на крик, голос Екатерины: «Максим! Что это значит?!»

Мы вышли на улицу, в серый, промозглый день. Дождь, который шел с утра, прекратился.

— Спасибо, Арсений, — сказала я, глядя перед собой.
— Я лишь сказал правду, — ответил он. — Отчет действительно лежит у меня на столе. И он действительно будет передан в прокуратуру. Он давно этого заслуживает.

Я кивнула. Это не была месть. Мщение — это эмоция, а я давно уже жила разумом. Это была справедливость. Горькая, запоздалая, но справедливость.

Я уезжала из Киева с другим чувством. Чувством завершенности. Шрамы никуда не делись, они остались со мной, как часть моей истории. Но они больше не болели. Они просто были. Как напоминание о том, что даже самая темная ночь сменяется рассветом. И что настоящее счастье приходит не с блеском бриллиантов, а с тихим светом душевного покоя, который дороже всех богатств мира. Я потеряла жениха-миллионера, но обрела себя. И в этом была моя главная победа.